Шукур Халмирзаев

НАД ПРОПАСТЬЮ

Роман

Ночь, не подсвеченная звездами или огнями большого города, кажется огромной. Теперь же она была тревожна и мрачна, как бездна: колкими каплями, с едва слышным шорохом сеялся на спящий город зимний дождь.

Зыбким оазисом виделся в ночи ташкентский вокзал. Чем ближе, тем светлее. За желтыми окнами слышался гомон голосов.

К центральному входу, со стороны города, мягко подкатила коляска с поднятым кожаным верхом. Из нее вышли трое. Не осматриваясь, не обращая внимания на водяную пыль, направились в зал ожидания, ярко освещенный и даже в столь поздний час заполненный пассажирами.

Их появление в зале не осталось незамеченным. Невольно бросался в глаза крепыш в светлом шелковом халате, наброшенном поверх черного европейского костюма, и в безупречной белизны чалме, закрученной без претензий, но элегантно.

— Колоритная фигура! — отметила вслух белокурая русская женщина, с любопытством провожая взглядом этих троих, пока они проходили к выходу на перрон.

— Да, мадам, — охотно откликнулся мужчина в шляпе. — Сразу видно: безукоризненный вкус! Как видите, мусульманскому духовенству неплохо живется при большевиках!

Тот, о ком шла речь, услышав русских, оглянулся. Определив, что те «из бывших», он приостановился. Не спешил догнать своих спутников, словно ожидал, не услышит ли еще о себе чего-то лестного. А его спутники, выйдя на перрон, уже шли вдоль вагонов. Один из них был немолод, даже, пожалуй, стар, если судить по седой бороде, другой выглядел совсем юным, и если не на него в первую очередь обратили внимание скучающие пассажиры, так это, наверно, только потому, что одет скромно. Можно было не заметить франтоватых усиков, но рост… Юноша высок и строен. Вот они поравнялись с головным вагоном. Старик о чем-то спросил у проводника, покивал, глянув на часы. Еще есть время. Можно пройтись по перрону.

— Еще не поздно отказаться, Курбан, — тихо, на фарси, сказал старик.

Похоже, это говорилось уже не в первый раз. Ответ прозвучал раздраженно — как о надоевшем:

— Все еще сомневаетесь! Напрасно! Что со мной может случиться? Ведь я ему кто? Почти сын! Да-да, ему — ишану Судуру ибн Абдулле!

— Что ты, что ты, — смешался старик. — Просто по-человечески опасаюсь за тебя… Ты идешь в логово… Самая опасная фигура для тебя не Энвер-паша, не Ибрагимбек. Его преосвященство. Такие люди осторожны и подозрительны, не доверяют никому, даже самым близким. Был такой французский кардинал… Ришелье. Ты знаешь… Так вот, твой учитель напоминает мне как раз этого «серого» кардинала.

— Ришелье? — оживился Курбан. — Ишан Судур относится к его памяти с большим почтением. Учитель много рассказывал о кардинале.

Василий Васильевич, так звали старика, резко остановился.

— Скажите на милость, с почтением! И кого же он еще почитает?

Курбан улыбнулся — то ли тому, как рассердился Василий Васильевич, то ли своим воспоминаниям.

— Список великих у его преосвященства был не так уж обширен, но… С особым чувством говорил он об Игнатии Лойоле. Чем привлекал его основатель ордена иезуитов, не знаю, может, требованием слепого повиновения церкви и прощения любого преступления, совершенного учениками во славу божью. — Курбан помолчал и задумчиво повторил: — Любого преступления.

И опять в тоне Василия Васильевича угадывалось удивление, более того — недоверие.

— Что, ишан Судур и в самом деле так широко образован?

— Его преосвященство получил блестящее образование! — с невольным восхищением воскликнул Курбан. — Кроме того, он был в постоянном поиске знаний. Французский посол в Стамбуле поразился лингвистическими способностями хазрата. Он сказал: «Вы прекрасно владеете языком моего парода. Далеко не каждый француз способен с таким изяществом излагать свои мысли». Ишан Судур много путешествовал и брал с собою меня, считая лучшим учеником, — расхвастался Курбан. — В очень короткий срок я овладел фарси, и как награда за мое усердие — поездка с его преосвященством в Кабул, Тегеран, Стамбул! В Каир я сопровождал учителя «за арабский язык». Хазрат любил поощрять… Но вот русский пока мне неизвестен.

Василий Васильевич по-отцовски заботливо положил руку на плечо юноши.

— Мой мальчик! У тебя все впереди. Вспомни когда-нибудь мои слова: ты будешь учиться в Москве, А теперь — прошу тебя: будь осторожен. Возвращайся. — Старик помолчал и показал глазами на крепыша, тот прохаживался в отдалении, не мешая их разговору. — Этот человек проводит тебя до самого Кагана. А теперь… простимся.

Он обнял юношу, легко коснулся щекой его лица и, не оглядываясь, пошел по перрону к зданию вокзала.

Это было прощание навсегда.

Курбан шел по раскисшей от грязи тропе, ежась от пронизывающего холодного ветра. Лужицы, образовавшиеся от конских копыт и красноармейских сапог, затягивало льдом. Прихваченные заморозком, поля клевера отсвечивали из-под тонкого льда нежным зеленым цветом.

О чем думал Курбан? О срочном вызове Алимджана Арсланова. Только важная причина могла заставить Арсланова прибегнуть к помощи вестового.

Приутих ветер — и повеяло каким-то удивительным запахом. Холод — не холод, тепло — не тепло… Бодрящая, словно бы предвесенняя свежесть!

Всем своим существом Курбан ощутил прилив сил, как бывало в годы мальчишества, когда с появлением первых признаков весны рождались мечты о путешествиях, о неожиданных и счастливых встречах, так и теперь в мыслях его зыбко отражались синь неба и словно бы неуверенно яркая зелень земли, хруст льдинок под ногами напоминал начало забытой мелодии, и пело в его душе: какое это чудо — жить!..

Так он шел, мечтательно и отрешенно улыбаясь, пока взгляд его не уперся в дувал — начиналась усадьба Рамазанбая. Хозяин в пестром халате и голубой чалме со свисающим концом неспешно прохаживался по двору. Встреча с баем была неприятна, и приветствовать его Курбану не хотелось. Но он вспомнил предупреждение Арсланова — с хозяином усадьбы надо быть вежливым. И поздоровался. Но странно. Рамазанбай сделал вид, что не узнал его. А ведь приходилось некогда баю обращаться к Курбану с уважительным — домла, учитель. «Нет, — решил Курбан. — Узнал меня бай. Конечно, узнал. И жена его, и дочь… Дочь… Почему я до сих пор не встречал его дочь?» Нашел о чем думать, одернул себя Курбан. Лучше подумай, что ждет тебя завтра…

Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся — ни души. Голый дувал, одинокая орешина — бугристый ствол в несколько обхватов, и в нем огромное дупло с трухлявыми краями.

Мелькнуло в памяти давнее. Мама предостерегает таинственным шепотом: не усни, сынок, под орешиной. И уж вовсе непонятное: на ветвях сидят… в трухлявых дуплах прячутся… Они. Кто — «они»? Злые духи? Оборотни? Оборотни!.. В самом неожиданном облике могут предстать они перед тобой! Не смотри долго на ветви, быстро отведи взгляд от дупла, не думай о том, что кто-то рассматривает тебя, затаившись в черном провале…

Тряхнул головой. Готов был расхохотаться: о чем ты, Курбан? Откуда вдруг суеверные страхи у молодого бойца, не верящего ни в какую чертовщину. Но тут — показалось? — из дупла ящеркой скользнула девчонка. Или девушка. Черный бархатный камзол, голова покрыта цветастым платком. Девушка. Смотрит на него пристально и изучающе.

Была — и нет.

Курбан отошел к арыку, наклонился, решив ополоснуть лицо. Нет — отдернул руку: вода обожгла холодом.

Показалось — послышался тихий смех.

Опять она здесь!

— Кто вы! — невольно вырвалось у Курбана.

— Уходите! — резко сказала девушка. — Что вам здесь нужно? Уходите!